Раз вы слушаете мой рассказ, то я точно не умерла. Правда, с судном мы расстались не попрощавшись. Я очнулась в жутчайшем состоянии в компании бутылочного стекла. Вокруг не было ни одного живого матроса и в принципе живого существа, только пластилиновый песок и дощечка с «Летучего ирландца».

Солнце только появилось, но уже целилось точно мне в физиономию. Волны начали бить по ушам и разбудили от смерти. Будь я чуть более романтичной, я бы представила, как мне кто-то делает предложение руки, сердца и печени. Я в белом воздушном платье, которое ласкает прибрежный ветер, он в костюмчике с удавкой встаёт на дрожащее колено. И меня уже начинало тошнить от передоза сахарным сиропом. А ещё очень хотелось понять, где я примерно находилась.

Раз вы слушаете мой рассказ, то я точно не умерла. Правда, с судном мы расстались не попрощавшись. Я очнулась в жутчайшем состоянии в компании бутылочного стекла. Вокруг не было ни одного живого матроса и в принципе живого существа, только пластилиновый песок и дощечка с «Летучего ирландца».

Солнце только появилось, но уже целилось точно мне в физиономию. Волны начали бить по ушам и разбудили от смерти. Будь я чуть более романтичной, я бы представила, как мне кто-то делает предложение руки, сердца и печени. Я в белом воздушном платье, которое ласкает прибрежный ветер, он в костюмчике с удавкой встаёт на дрожащее колено. И меня уже начинало тошнить от передоза сахарным сиропом. А ещё очень хотелось понять, где я примерно находилась.

Впервые за свою недолгую жизнь мне «посчастливилось» побывать в примитивном человеческом городе. В детстве я бегала по улочкам Атлантиды, а потом не сходила с борта «Летучего ирландца», который заходил только в волшебные гавани. И судьба решила, что это непорядок и нужно продолжить моё образование.

Романтический персонаж с рассветной набережной стал бесполезен. И я снова оказалась без единой мысли о том, куда тащить свою бренную душонку. Сил хватало только на то, чтобы встать и взглянуть на аккуратные домишки со вздёрнутыми крышами. И я бы ими восхитилась, но в Атлантиде даже мусорки были гораздо изящнее. Да и Эльдорадо после выборов нового мэра так похорошел.

Я уставилась в стену и надеялась на чудо: на человека, дом, дерево. Я была бы рада любому, кто знал, где в Лиссабоне пришвартовываются парусные корабли. Но на рассвете нормальные люди лежат, уткнувшись носом в подушку. Я даже этого не могла себе позволить, разве что опереться на забор и уснуть стоя.

Спасибо всё той же судьбе, что я этого не сделала. До моих рук долетела солёная от слёз записка. Читать чужие письма плохо, но другого выбора не было.

Ладно — был, но взыграло моё любопытство. Там были очень странные строчки.

Мёртвая площадь сменилась полуживой улочкой, которая отдыхала от прошедшей ночи. Только в одной таверне горел тухлый свет, и называлось заведение так, как будто невидимая рука лиссабонского гения места надо мной издевалась. И помогала.

Таверна «У Тьяго».
Уже с порога было слышно, как верещали старые певицы. Они пели, как их сыновья ушли в синее море, открыли берега Мадейры, женились там на красавицах-островитянках и больше не видели своих матерей. Слушали их полупьяные туристики, которые жаловались на шум. Для меня такие крики — обычный вечер пятницы. Матросы на «Ирландце» верещат, кричат, рвут свою глотку в попытке перепеть друг друга. До следующей пятницы на корабле царит тишина.

Я почувствовала в этих чернявых бабушках родственные души. Они наверняка знали каждый уголок Лиссабона, а значит, могли указать мне дорогу. Я дёрнула одну старушку за плечо и спросила:

— Где швартуются парусники в вашем дурацком Лиссабоне? Где вы дожидаетесь сына?
— Милочка, что за чушь ты мелешь?
— Вы же пели это, как там… «Сынок мой ушёл с кораблём в океан...»
— Милочка, ты портвейна перебрала? – она нахмурилась так, что её брови стали похожи на сокола.
— Нет, меня выбросило…
— Милочка, иди-ка ты со своими пьяными бреднями... — я тут же рассыпалась перед ней в благодарностях и выбежала из кабака.

Судьба продолжала иронизировать. Я врезалась в столб, и только после этой шуточки увидела нужный мне парк.

Я отряхнулась и внимательно рассмотрела каждый домик. Большие, маленькие, куцые, изогнутые — каждый был таким одинаково прелестным. Шум моря и листвы сливался в незамысловатую мелодию. Под такую приятно заснуть и не проснуться. Где-то на набережной плакал тот счастливец, через пять минут к нему подойдёт юная фея и успокоит. Старый моряк Мигель выйдет курить папиросу и ругать пацанят. Я не видела в жизни такой красоты. Арканар, Хоббитания, страна Оз не сравнятся с людским Лиссабоном. Возможно, даже Лисс перед ним померкнет…

Я громко выдохнула и понеслась обратно вдоль змеек, платанов и огромных лепных ворот. Я увидела своего «Летучего ирландца» и летела на крыльях счастья, радости и бесконечной усталости.

Мне удалось обмануть Лиссабон. Он полюбил меня, я его поцеловала и забыла. Оставалось уйти по-зурбагански. Нам с ним никогда не быть вместе, но я оставлю его в приятной иллюзии. В конце концов, после поцелуя лучше молчать и оставить всё идти своим чередом. Он не должен обидеться, я же не со зла, я же такая красивая девочка...

Матросы спустили мне на воду шлюпку, так быстро я никогда не гребла. На корабль я влетела одним махом, побежала обнимать отца, кричать о своём счастье и петь с матросами их громкие песни. Папа сказал, что только я могла выбраться из такой передряги. И он попросил Лиссабон меня охранять, ведь папа в нём родился и вырос.

Ещё две недели мы шли в Лисс, и я наслаждалась каждой дощечкой «Ирландца». Всё-таки правильно говорят, что не поймёшь, как сильно любишь, пока не потеряешь. Я люблю папу, команду и эти дощечки, пропахшие ромом.

Я почти не спала до самого прибытия в Лисс. Когда показались рыжие фонари этого прелестного городка, я успокоилась. Пришла в каюту, залезла под колючее одеяло и стала раздумывать, как бы мне слинять от папы.